Денис «Волколак» Урбанович рассказал ужасную правду о войне — о своих пяти ранениях и 33 контузиях, убитых товарищах и готовности воевать

— Каким был твой первый день войны?

— Мы жили в Киеве на левом берегу в частном доме. Помню, как вышел во двор, а там шум, свист, крики. Впервые увидел ракету. Летела со свистом, а потом как бахнет. Позвонил Васе Парфенкову, он сказал, что уже едет в армию и чтобы мы присоединялись. Приехали Оскар [Алексей Войтехович], Тромбли [Ян Дюрбейко], Альгерд [Олег Овчинников] и другие ребята.

Помню, объявили комендантский час, и это длилось три дня. В городе были российские диверсанты, и нельзя было выходить на улицу. Мы находились в белорусском баре «Торвальд», который работал как бомбоубежище.

— Когда решили ехать на фронт?

— Мы нашли машину и поехали в «Азов». Не ожидали, что нас встретят так радостно: «Белорусы! Жыве Беларусь!» Нас было четверо, потом приехал Ян Белорус и забрал нас с собой. Создавалась рота белорусов. Мы охраняли в Киеве важные объекты. Потом уже ребята были в Ирпене, Буче, где погиб Дмитрий Апанасович. Первая боевая рота была под командованием Волата [Павел Суслов]. Второй боевой ротой командовал Дядька [Павел Шурмей]. А разведротой командовал Борт (Павел Горбач).

Мы занимались, тренировались. Я тогда автомат по 10 раз в день разбирал и собирал. Сейчас можно пойти и купить любое оружие, а тогда это было все, что у тебя есть. В самом начале мая мы выехали в Херсонскую и Николаевскую области. А 16-го там погиб Волат.

Вспомнил, как мы тренировались в «Азове», пошли в баню, Волат разделся, а у него весь верх тела в дырках. Он весь изрешеченный был. Видно, что воевал и что ему очень везло… После этого мы участвовали в контрнаступлении. Для нас это было впервые — штурмы, бои.

Павялічыць

На снимке: Альгерд, Тромбли, Оскар, Волколак. Фото из личного архива Дениса Урбановича

— Какой сразу был настрой у ребят?

— Тогда произошел первый раскол. Приехал к нам из ПКК Кит и начал уговаривать не ходить на боевые, потому что мы можем все погибнуть. Он проводил беседы со многими. Вообще, это подстрекательство к неисполнению приказа. Но я для себя решил, что буду воевать. И те ребята, которые тоже так решили, остались в батальоне «Волат» под командованием Бреста (Ивана Марчука). Мы тогда выполнили боевую задачу, и никто не погиб, правда, было много раненых, и я в том числе.

— Первое ранение? Как это было?

— Брест по рации попросил помощи. Они несли по полю раненого командира без ноги с контузией. А мы полтора дня на ногах, не спали. Пить хотелось очень сильно. Пил из каких-то луж. Взял с собой четверых ребят. Когда мы уже почти дошли, вдруг вспышка — и все. Ребята сказали, что я пролетел метра два, автомат в одну сторону, сам — в другую, даже в полете немного разделся. Такое бывает. Очнулся в госпитале. Ничего не слышу, в глазах всё расплывается.

Потом мне позвонил Василий Парфенков и сказал: «Ну, поздравляю тебя с первым ранением. Теперь ты такой же, как и я, контуженный». Посмеялись с ним.

Ко мне в госпиталь приезжали Сябро [Василий Парфенков], Атом [Василий Грудовик], Папик [Вадим Шатров], Тромбли и Мышь. Уже никого из них нет в живых. Тромбли попал в плен, и мы до сих пор не знаем о его судьбе. Я, когда вернулся на базу, зашел в комнату, где мы жили. Вот на кровати Тромбли лежат его вещи, как будто ничего не случилось. Заплакал…

— И как после этого продолжать воевать?

— Надо продолжать. Вернулся в строй. Стал командиром группы. Моим командиром стал Мышь (Мирослав Лазовский). Мы его потом между собой генералом звали. Его все очень уважали. Никогда не было конфликтов. Если кто-то накосячил, то он знал, как надо наказать, чтобы человек понял. Он был не просто хороший командир, а еще и хороший человек.

— Большую часть времени бои на Донбассе. Как воспринимается этот регион?

— Я Донбасс очень полюбил. Это святая земля.

— Когда-то очень ценилось Артемовское шампанское, и все хотели именно его на новогоднем столе.

— Я же одну коробку вынес под обстрелами и раздал. Одну бутылку оставил себе на день рождения. Мне потом говорили, что зря раздал, потому что сейчас это такой раритет — тысячу долларов за бутылку.

Новый год с 2022 на 2023 мы встретили в Бахмуте. По тому заводу шампанских вин русские стреляли из танков. Нескольких ребят тогда контузило. Мы же туда приехали с самого начала, когда город был цел. Были дни, когда за один день отбивали три-четыре штурма. Вот там я впервые видел, как головы отрывает от взрыва. Наши белорусы, которые выносили раненых, перевязывали, воевали — все там погибли.

— Высокая смертность?

— Ну, надо понимать, что активно воевать там, где воюют белорусы, именно в таком подразделении, с самого начала войны и остаться за три года в живых — это далеко не всем удается. Особенно сейчас, когда появились дроны.

Павялічыць

Сергей Пальчевский и Денис Урбанович. Фото из личного архива Дениса Урбановича

— Минометчики стреляют за пять километров от места дислокации противника. А как у разведчиков? Как выглядит этот контактный бой? Лицо противника хорошо видно?

— Конечно. Несколько раз смотрели глаза в глаза. Впервые это было, когда мы подошли к окопу, вижу, что там сидят, спрашиваю: «Вы из 42-й бригады? Пароль?» Тот молчит. Мы же не знали, что это русские. Украинцы отошли и нам даже не сказали.

Слышу: внизу затвор передернули. И тогда я понял, кто они, выстрелил первым. Четыре дня мы воевали там именно в контактных боях. Тогда получил пулевое ранение, и ребята тоже. Меня эвакуировала Север [Анастасия Махамет]. Она передала на базу, что я погиб. Сердце остановилось на минуту и несколько секунд. Я помню, как меня что-то будто ударило. Я распахнул глаза, а она: «Ты что?!» И на базу передает: «Волколак 300, 300! Не 200!».

Мне ребята рассказывали, что когда Мышь услышал, что я «двухсотый», то просто упал на кресло в штабе. Штаб — это подвал дома. Я помню, как меня занесли в подвал, надели маску, я разглядывал свою дыру в груди и сплевывал сгустки крови.

У меня было ощущение, что я действительно не умру. Даже перед операцией разговаривал. Оперировали в подвале, потом переправили меня в Дружковку, а оттуда в Днепр на месяц, потому что ранение было тяжелым. Так начался 2023 год. Вернулся в Бахмут, и мы были там до 16 мая.

— Тогда там воевали вагнеровцы Пригожина. Как на практике выглядели эти «мясные штурмы»?

— В Бахмуте мы столкнулись с пригожинскими зэками. Вот идут на «Азов» шесть зэков. Их уничтожают. Через минут сорок идут десять. Они шли одетыми кто во что. Что украли, в том и шли. Один их «двухсотый» даже лежал в женских розовых сапогах. Их расстреливают, а через полтора часа идут двенадцать человек. Эти двенадцать из трупов делают брустверы и оттуда открывают огонь. Уничтожают и этих, а через час идет другая группа. И они будут идти до тех пор, пока ты не отойдешь.

И, поверьте, отступать приходилось. Их за день могло идти сотнями. В «Вагнере» людей не считали. «Вагнер» зэками прощупывал огневые точки, позиции. Поэтому зэки для них были расходным материалом. Мы же удерживали всего 0,3 % города. Все остальное было занято. До сих пор не понимаю, какой смысл было так биться за этот кусочек, столько людей потеряли.

Павялічыць

— Город был окружен. Как выбирались оттуда?

— Оставалось пару домов, и оттуда шла «тропа жизни». Мы лежали под завалами. Кого-то сразу завалило насмерть. Я был ранен и лежал под грудой кирпичей и какой-то арматуры. Мне повезло — попало по ногам и по голове. Буквально на двадцать сантиметров ближе — и все. Сам выбраться не мог. Держал в руке гранату, потому что буквально в нескольких метрах от нас россияне кричали нам, чтобы мы выходили, сдавались.

Вдруг вижу каски с зеленой лентой. Я крикнул: «За нами помощь! Кто жив?» Меня откопали. И тут такое началось! Медик вколол мне обезболивающее, и его в следующую же минуту самого убило.

По этой последней «тропе жизни» кто сам шел, кого несли. Один украинец нес в руке свою вторую руку. А все в крови, грязные, одежда рваная, хромают… Я вспомнил фильм про зомби. Ну точно как кадры оттуда…

Там, в «Бахмутской мясорубке», погиб Мирослав Лазовский… Наш парень, 19-летний, с пулеметом был на первом задании. Положил их десятками, но сам погиб. В первом же бою. Не могу забыть и, к сожалению, сейчас не могу назвать его имени… Все наши белорусы, которые воевали там, в Бахмуте, заслуживают огромного уважения. Знаете, когда ты с человеком делишь банку тушенки, вместе идешь в бой, разговариваешь, вместе переживаешь, а потом он погибает — это выдержать очень тяжело. У нас были самые лучшие ребята. Они могли бы стать элитой нашего общества…

— Но потом снова в бой? Клещеевка, наверное, не меньшее пекло по сравнению с Бахмутом?

— Клещеевка — это был невыносимый смрад. Все было усыпано трупами россиян.

— Их не забирали свои?

— А кто их заберет? Они шли в штурм, мы их убили и прошли вперед. Все. Они уже лежат в нашем тылу. А это было начало сентября. Жара. Вчера его застрелили, а сегодня по нему уже опарыши ползают. Да еще и в подвалах, где мы сами сидели, их трупы тоже валялись. Их оттуда тоже никто не доставал. Завернул что-то, сдвинул их в сторону и сам спишь.

Там была ситуация, когда мы вчетвером пошли в штурм. У меня разорвало автомат, гранаты закончились, и только у одного бойца было оружие. И тут нам по рации передают, что за 20 метров на нас идут шесть человек. И, слава Богу, один наш белорус открыл огонь. Не могу назвать его имени. Надеюсь, что он прочитает это интервью. Он их всех ликвидировал. А если бы не он, то никто из нас ничего бы не смог сделать: я лежал, был ранен в руку и контузило так, что из уха кровь шла, второй лежал с оторванной пяткой и осколочным ранением, у третьего пулевое…

В такие моменты собираешь все свои силы. Надо отходить, иначе… Другие белорусы прикрывали нам отход. Нас потом, когда привезли на «скорых», вышли украинские командиры и сказали: «Спасибо вам, белорусы. Вы освободили 270 метров нашей земли»…

— 270 метров… А были такие моменты, когда вставал вопрос: что мы здесь делаем? Это не наша земля.

— Во-первых, украинцы — наши соседи, во-вторых, у нас общий враг. С белорусами этот враг сделал бы то же самое. Врага надо уничтожать, где бы он ни находился. Чем меньше «русского мира», тем лучше людям всего остального мира. Я никого не призываю. Но в свое время мне украинцы помогли, а сейчас я помогаю им бороться с врагом.

— Столько времени быть в таком постоянном стрессе — это за гранью возможностей человека. Всему есть предел. Как прийти в нормальное состояние?

— Лучше всего меня лечит лес. У нас был родственник, который посадил дубовую рощу и лес, а сам уехал в Америку. И он иногда просил в письмах, если есть оттуда белые грибы, передать ему немного. Для него это был самый дорогой подарок.

У меня есть дешевый мотоцикл, и я на нем езжу в лес. Хожу, дышу, дом вспоминаю. Наверное, мне нужна психологическая помощь. Я иногда сам не понимаю, как это все выдержал. А может, и не выдержал. Но держусь.

Хуже всего было воевать на два фронта. Потому что еще и руководство ПКК вставляло нам палки в колеса. Знаем, что из списков на награждение нас вычеркивали, да и другое тоже было. Худшее — когда свои же тебе нож в спину втыкают.

— Может, пора уже рапорт на стол? Может, хватит искушать судьбу?

— Я пока еще повоюю. Но хочется выехать на неделю, сменить обстановку. Хочется посмотреть на мирное небо, где нет войны. Возможно, через пару месяцев и удастся.

• 55
• 3
• 2
• 2
• 1
• 18
• 0
• 16